Барак Абама Афиша-Мир, №052
Максим Семеляк
Не то чтобы Тенерифе был оболган или забыт, но благодаря типично островной неразборчивости в туристических связях и курортному увлечению российских деловых мужчин всем испанским к нему прилип образ чего-то душно-неизбежного, который давно пора бы развеять.
Тащиться по доброй воле в место, от которого загодя не ждешь ничего эффектного, со мной такое случилось в первый раз. Как всякий человек, освоивший науку путешествий сравнительно поздно, я до сих пор прихожу в предательскую ажитацию при одной мысли о вылазке куда-нибудь прочь. Но в случае с Тенерифе предвкушения слишком явно проигрывали предубеждениям. Не то чтобы я имел какой-то специальный зуб на Канарские острова, однако по совокупности устойчивых ассоциаций эти края не слишком напоминали мне то, что в туристических журналах называют дестинацией мечты. С одной стороны, современные европейские сатирики слишком часто проходились насчет данной местности вспомнить хотя бы Уэльбека с его простодушным половым памфлетом «Лансароте» или куда более вдумчивую «Терапию» Дэвида Лоджа, где можно наткнуться на такой, к примеру, кусок: «Все пляжи на Тенерифе черные, они похожи на фотонегативы. По сути, весь остров это огромная глыба кокса, а пляжи порошкообразный кокс. Вулканический, понимаете? В центре острова действительно находится огромный вулкан. К несчастью, потухший, иначе бы он стер с лица земли Плайя-де-лас-Америкас». И хотя эти слова срываются с уст всего лишь одной из сексуально раздосадованных героинь, чувствуется, что автор выписывал ее язвительный монолог с отдельным удовольствием, а также определенным знанием дела.
С другой стороны, Тенерифе несет на себе печать безраздельного постперестроечного разгула Канары, как ни посмотри, были местами распыления первоначального русского капитала, заработанного бог весть на каких основаниях и соответствующим образом проматываемого (подобное отношение к делу было даже увековечено в сильной песне А.Буйнова про Канары и Марианну). Эти острова, как предутренней дымкой, окутаны какой-то специфической чартерной аурой, знакомством с которой едва ли придется впоследствии хвастаться. А как постулировал Блез Паскаль кабы не вечное желание похвалиться увиденным, люди бы, скорее всего, не путешествовали вовсе.
Тем не менее чистое любопытство взяло верх ранней весной я полетел на мелко дрожащем лайнере в местность, где адмирал Нельсон когда-то потерял руку, а в результате относительно недавнего (1977 год) столкновения двух боингов прямо в аэропорту погибли почти шестьсот человек.
+++
Гостиница звалась «Абамой». Это оказался чудесного вида и цвета пространный многоуровневый жилищный комплекс вблизи океана розовые постройки в мавританском стиле, опутанные сложной системой висячих садов. Сады, в свою очередь, были опутаны столь же замысловатой системой колокольчиков, переливающихся волею ветра. В центральном гостиничном пруду сидели семьдесят два пятнистых снулых японских карпа совершенно диких размеров. Как торпеды. Каждый карп, заверил меня смотритель, стоил шесть тысяч евро. Питались карпы почему-то только чесноком и апельсинами.
Постперестроечная эстетика дала о себе знать на следующее же утро: за завтраком у развалов с хамоном и манчего я столкнулся с певцом Басковым. Из персонажей иного толка и времени был замечен Бьерн Борг, изящно постаревший теннисист, столь же изящно блиставший в семидесятых. За завтраком он обыкновенно садился за столик у самого входа, стоящий на всеобщем обозрении, очевидно, в смутной надежде, что его кто-нибудь узнает и вспомнит. Что ж, его действительно вспоминали.
Жизнь в «Абаме» вполне отвечала одному из гумилевских канонов: «Дело важное нам здесь есть,/Без него был бы день наш пуст,/На террасе отеля сесть/И спросить печеный лангуст». Пляж вопреки наветам Лоджа оказался вполне песчаным и белым. На песке в картинных позах распластались матерые гологрудые немки, мечта Уэльбека (что правда то правда). Я прыгнул в очень холодную, очень соленую воду и поплыл к ближайшим камням. Камни были усеяны проворными пурпурными крабами точно такие водятся на Галапагосских островах. Засмотревшись на них, я наступил на морского ежа. Шесть колючек быстро и практически бескровно ушли под кожу собственно, они и по сей день там. Как справедливо было когда-то отмечено создателями постылого рекламного плаката Испания оставляет след.
+++
Тенерифе это, в общем, сплошь ботаника. Кактус, жакаранда, лавровый лес, драконово дерево, олеандр, датура и еще тысяча наименований всего, что распускается, вьется и волочится по земле. В английском языке есть хорошее слово exuberant в русском я не подберу для всего этого цветения. Выдающейся фауной (если не считать бродячих собак, ящериц и удодов, а еще целой оравы пингвинов в парке Лоро) остров, напротив, похвалиться не в состоянии. Однако, несмотря на очевидную неукомплектованность животного мира, именно на Тенерифе я наблюдал одну их самых красивых одушевленных картин в своей жизни. Я играл (точнее, пытался играть) в гольф, со страшной силой запуская шарики в никуда. Как только я взмахнул клюшкой, чтобы нанести очередной бессмысленный удар, на поле приземлился гигантский хрупкий журавль. Он вышагивал по полю, усыпанному крупными градинами шариков, с брезгливым достоинством, как прима Мариинки, которую обманом выволокли на подмостки варьете. Я опустил клюшку с тех пор я в гольф не играю.
Экономика Тенерифе держится на двух китах: остров привечает туристов (70% дохода) и растит бананы (еще тридцать). Банановые плантации заполоняют чуть не половину острова, есть даже памятник женщине, несущей на голове огромную корзину бананов. Из-за этих плантаций тут дикое количество мух. Отмахивающийся от них турист традиционно бывает счастлив уже упомянутыми гольфом, лангустом и гологрудыми немками, а также китами (к ним можно подплыть на лодке совсем близко, метров на пять; киты, впрочем, маленькие), серфингом, отвесными утесами Лос-Гигантес, цветочными часами в парке Гарсия-Санабрия, крошкой-картошкой под алым соусом мохо, тошнотворным медовым ромом и не менее тошнотворным банановым ликером, а также недурным канарским вином. Всем этим вполне был счастлив и я, но мне не хватало каких-нибудь мелких энциклопедических потрясений. В книжке Донны Тарт «Тайная история» один из героев отказывался ехать на Ямайку, потому что там-де нет культуры. Тенерифе в каком-то смысле что твоя Ямайка. Как замечено в одном из путеводителей по южной части острова: «Поскольку достопримечательностей тут нет, можно заняться изучением гостиничной архитектуры».
Я смотрел на цифру 1939, нарисованную на бутылке местного пива «Дорада», и пытался как-то связать события хотя бы прошлого века с курортным бытом получалось плохо. Трудно представить, что происходило здесь раньше, хотя именно тут, например, поднимал голову Франко и расстреливали здесь почем зря. Как бы там ни было, история Тенерифе сегодня это преимущественно история туристического бума. Сюда начали ездить в конце девятнадцатого века, в основном англичане с деньгами (в 1893 году из-за эпидемии холеры их поток несколько поиссяк). В начале шестидесятых Франко заново благословил туризм и с тех пор остров обрел свой окончательный облик. (Интересно, что история Тенерифе в не меньшей степени связана и с эмиграцией: в самые бедные времена, после Первой и Второй мировых войн, отсюда сломя голову бежали в Латинскую Америку.)
От таксиста, везущего меня в горы, я узнаю еще массу бесполезной информации, которую потом вовек не забудешь. Он сообщил, что первые таксисты на острове завелись в 1952 году, что лучший в Европе кокаин оседает именно здесь и что король Испании завсегдатай этих мест. Я так и не понял, связаны ли как-то два последних факта.
+++
Когда я выбрался на машины, все встало на свои места, точнее, перевернулось с ног на голову. Облака были где-то глубоко внизу под ногами. Вокруг меня разлеглась невероятная черная пустыня, над которой возвышался, как эталон высшего безразличия, вулкан Тейде, самая высокая из испанских гор. Странно, но эта прожженная пустота вокруг вулкана казалась живой вероятно, потому что залежи черной и красной лавы напоминали свежевспаханные грядки, как будто инопланетяне посеяли здесь зубы дракона, осуществив тем самым сплав всех сказок. В горах становится ясно, что этому острову в принципе не очень нужна человеческая история счет здесь идет не на века, но на миллионы лет, и на фоне вулканической активности выпады Франко или нашествие конкистадоров кажутся столь же анекдотичными, как запуск местного таксомотора в масштабе всего XX века. При этом здешние возвышенности не внушают того задумчивого ужаса, какой обязательно посетит вас в схожих геологических обстоятельствах на каком-нибудь Борнео или Реюньоне. Здесь все светло и по-светски. Посреди Национального парка располагается уютнейший парадор, вокруг стайки туристов. Но несмотря на солнечный день и обилие людей с фотоаппаратурой, на урчание машин и рокот гидов, и на отсутствие диких зверей, и на сдержанное, хотя и вполне искреннее дружелюбие аборигенов, и на незримое присутствие Баскова, и на защиту ЮНЕСКО, блаженное чувство зыбкости существования не покидает в этих пространствах ни на секунду. Кажется, шагни за ближайший валун и можно исчезнуть навсегда. Это здесь словно бы в порядке вещей просто и не без удовольствия раствориться под палящим солнцем и синим небом, почти как девушка Миранда из фильма про пикник у висячей скалы. С чуть помутившейся от солнца и высоты головой я заглянул в кафе при парадоре в поисках бутылки холодной «Дорады» и немедленно наткнулся на черно-белый розыскной плакат пропала девочка тринадцати лет.
+++
По вечерам, когда невидимая жаба, по обыкновению, оглушительно верещит на всю «Абаму», а цветочный дурман мешается с ароматом горячей паэльи, я выходил из ресторана и спускался к краю обрыва посмотреть на океан. Фуникулер, ведущий к океану, после девяти уже не работал. Снизу от пляжа по серпантину упрямо поднималась довольно-таки коренастая фигура, которая при ближайшем рассмотрении оказалась, разумеется, Басковым.
На Тенерифе с его статусом вечной весны в самом деле словно бы чего-то не хватает, но в этой смутной жажде чего-то еще и заключается очарование острова. К обычному удовлетворению отдыхающего здесь примешивается некая смутная тоска. Таксист, везший меня в горы, помимо баек о короле и кокаине рассказал мне еще одну историю. Есть легенда, что Канарских островов не семь (как указано на карте), а восемь. И ясным вечером с Тенерифе можно иногда увидеть очертания этого таинственного восьмого острова. Я смотрел в тряскую пустошь океана и думал, что пространство неплохо подшутило над Уэльбеком в отместку за его пасквиль «Лансароте». А заодно и над нами, его читателями. Возможность острова что может быть лучше и горше?
В этот момент я услышал за спиной негромкое, хорошо ритмизованное пыхтение. Обернувшись, я обнаружил, что это, оказывается, Н.Б. надумал отжаться от густо пропитанного за этот день солнцем асфальта.
!
, это на другой форум 
Пардон, за мое мнение